Учитель
      Учительствование на Востоке всегда священнодействие. "Хороший певец
заставляет других следовать своей мелодии, а хороший наставник заставляет
других следовать своему идеалу. В словах он краток, но выразителен, небрежен,
но полон скрытого смысла. Отличается он тем, что приводит яркие примеры для
того, чтобы люди понимали его. Таким образом, можно сказать, что он искусен в
том, чтобы заставить других следовать своему идеалу. Благородный муж знает, что
трудно и что легко, что отменно а что заслуживает сожаления, ведает он и о тех
вещах, которым следует учиться." Так говорил Конфуций.
      Культ учителя, мастера и наставника (шифу, лаоши) одна из характерных
черт не только китайской культуры, но и многих стран Востока. Учитель это не
столько тот, кто учит, но прежде всего "тот, кто знает", кто обладает
истинностью знания и способен его передать. Абсолютным критерием такого
учителя- мудреца в Китае было обладание им "Благой мощью", "Благой силой" Дэ,
идущей от Неба и являющейся по сути дела проявлением Дао в человеке. Китайский
учитель-шифу не показывал приемы это мог сделать один из его старших учеников.
Учитель передает учение и учит уже одним своим присутствием. Он несет истину и
может свидетельствовать о ней ученикам. Тот, кто ею обладает, сам может
рассматриваться как трансцендентное существо Абсолютный Учитель. Шифу выступает
сразу в двух ипостасях, ибо его явленная сущность смертный человек с конкретным
именем и обликом, обучающий тому, чему научил его учитель. Но существует и его
вторая ипостась, скрытая и даная лишь в эзотерической сущности учения, он вечен,
 обладает вневременным характером, так как передает истину. И этот Учитель
ниоткуда не берется и никуда не уходит. В этом смысле шифу безличностен, ведь
он учит ому, что извечно, что создано не им, но передано некими первоучителями.
 Шифу ретранслятор древнего учения великих учителей. Его миссия заключена в том,
 чтобы целостно передать эту истинность, в данном смысле у него нет иного
стимула к существованию в этом мире. Знания он получал мистическим путем и
таким же мистическим путем передавал их дальше. Десятки мифов, распространенных
про учителей, лишь подтверждали их статус про одних наставников говорили, что
они учились у бессмертных небожителей, другие получили свои знания во сне,
когда им явилось сокровенное божество, третьи обучались у животных, наблюдая за
их повадками. Так или иначе, свою мудрость они черпали из природы, от Неба, а
соответственно и сами уходили корнями в Прежденебесное начало. Эти мифы
значительно повышали ценность каждого конкретного учителя: ведь он говорил
словами древних, а мудрость его не имеет истоков в этом, сущностном, мире и
принадлежит совсем иному пространству. Чем древнее учитель, чем больше столетий
прошло со дня его смерти, тем ценнее его изречения. И передавать его слова
считалось большой заслугой, доступной далеко не всем. Так что статус учителя
ушу, передающего мысли первопредка, благодаря этому был весьма высок. "Тот
достоин быть учителем, кто постигая новое сохраняет в себе старое", отмечал
Конфуций. Он же говорит и о сущности передачи: "Я передаю, но не создаю нового,
честен в словах и привержен древности". Таким образом, учитель в Китае
передатчик древней традиции, эзотерического знания, которое он сохраняет,
передавая из поколения в поколение. Не случайно всякая мысль Конфуция об
учительствовании проникнута идеей, что учитель это не тот, кто лучше всех учит,
а тот, кто лучше всех учится. Именно это и определяет само понятие традиции в
ушу долговременного сохранения духовного опыта первопатриархов (пускай
легендарных) и самой системы эзотерических знаний благодаря личности учителя. И
в этой традиции передается прежде всего личность самого учителя. Не скроем, у
нас представителей западной культуры зачастую создается впечатление, что мастер
ушу это прежде всего тот, кто может одним ударом свалить нескольких нападающих,
способен кулаком крушить черепицу и сбивать в прыжке всадника с коня. Тем
поразительнее может показаться тот факт, что истинный мастер всегда избегал
поединка и более того мог никогда не вступать в бой. Истинное мастерство
определяется не количеством побежденных противников, ибо его исток внутренний,
невидимый, духовный, внебытийный. Этим мастер отличался от обычных кулачных
бойцов гаошоу, которые показывали свое умение на ярмарках, бросали вызов другим
бойцам, демонстрировали удивительную физическую силу. Бойцов уважали, боялись,
ими восхищались, но мастерство шифу было другого плана ему поклонялись. Более
того, учитель мог и не показывать своего мастерства. В традиции мистического
даосизма распространилась поговорка: "Даос выше мага". Маг мог летать на
облаках и усмирять тигров, мог внезапно исчезать из виду и светиться в темноте.
Но мастер-даос был уже выше этой показной обыденности он превосходил внешние
феномены этого мира. Одной из характерных черт учителей ушу была их жизненная
ненавязчивость, шифу никогда не проповедовал о пользе ушу среди непосвященных,
не "зазывал" к себе в школу. "Дао Дэ цзин" очень точно сравнивает
осторожность мастера по отношению к жизни с "человеком, переходящем реку по
льду зимой".
Врата учения
Естественно, что говоря о мастерах ушу, нельзя не затронуть такую важную часть
внутренней традиции ушу как школа основная ячейка, где передается учение.
Сегодня можно услышать, как "школой ушу" называют обычный спортивный клуб,
секцию, причем это понятие настолько закрепилось в нашем сознании, что мы вряд
ли задумываемся над его сутью. А вот для Китая понятие "школа" имело совсем
иное, исключительно духовное значение. Система школ ушу возникает в тот момент,
когда начинается осознание боевых искусств как духовно полноценной системы,
ничем не отличной от других китайских "искусств". Эта мысль явилась
психологической посылкой для формирования школ. Необходимо накапливать и
сохранять знания, вводя человека в течный и интенсивно духовный круг общения,
где все проникнуто единой мыслью овладения тайнами ушу. Школы ушу отнюдь не
возникают вместе с возникновением боевых искусств. Они начинают формироваться в
XIII веке, однако их складывание завершается лишь к XVII веку вместе со
становлением системы внутренних стилей, которые можно практиковать лишь внутри
таких школ. Не стоит полагать, что духовная самоорганизация была основным
стержнем всякой школы ушу.
Отнюдь нет. Например, после прихода в Китай маньчжуров рад школ оказался тесно
связан с тайными обществами. Наряду с крайне закрытыми школами ушу, в которых
нередко объединялось не более десятка человек и отбор в которые был очень строг,
 стали развиваться более массовые "общества" (шэ) или "дворы боевых искусств"
(гуань). В них зачастую состояло до нескольких сотен человек, на деревенском и
на уездном уровне их члены тренировались абсолютно открыто, не таясь ни от
местных чиновников, ни от проверяющих, хотя при этом нередко такие "дворы" и
разгоняли за "еретическую практику", фактически за отправление неофициальных
ритуалов, поклонение "не тем" богам и духам. Такие "дворы" были обычно тесно
связанные узкими школами, называемыми "вратами" (мэнь). Более того, и во
внутренней иерархии, и в структуре взаимоотношений, и даже в изучаемых приемах
и комплексах эти два типа школ могли полностью совпадать, благо они обычно
располагались в одной местности. И тем не менее разница была, причем разница
существенная. В чем разница между школой и стилем? В отличие от стиля, в начале
школы почти всегда стоял реальный человек. Сама структура школы вырастала из
организации китайской семьи, клана, а потому и назывались они семейными или
клановыми названиями (например, янши тайцзицюань).
Стили вырастали из школ. Носители "истинной передачи", да и просто талантливые
ученики покидали лоно родной школы, пееезжали с места на место. Многие
чиновники служили за сотни километров от родных мест, более того, считалось,
что чиновник не имеет права служить на родине, дабы не потакать и без того
развитой коррупции, неформальным связям и тайным обществам. Многие из местных
чиновников блестяще знали ушу, к тому же отменное здоровье было важным условием
на чиновничьих экзаменах. Это знание ушу помогало "пришлым" быстро
адаптироваться в местной среде при переездах с места на место народ высоко
ценил боевое мастерство. Так ученики школы могли начинать преподавать в разных
районах Китая, естественно, с разной долей усердия, и к тому же и способности
их были различны. Представители семейных школ на новом месте были вынуждены
брать в обучение членов других фамилий, и клановость школы ушу нарушалась.
Боевые искусства становились все более открытыми и вместе с тем разветвленными.
Но все эти разъехавшиеся в разные стороны люди сохраняли ощущение
принадлежности к общему центру и взаимосвязи внутри единого тела школы. Эта
идея единила их, а центром мог становиться не только мастер, но какое-то святое
место. Таким образом, стиль это чисто психологическое отнесение себя к той или
иной ветви ушу. Он не определяется ни общим техническим арсеналом, ни общей
духовной традицией, в отличие от школы. Здесь забавный парадокс традиции
китайского ушу: бесконечное разнообразие стилей и подстилей есть проявление
полного внутреннего единства боевых искусств. Связь внутри школы была реальным
воплощением семейных связей. Основатель школы обычно именовался "тайцзу"
великий предок, так же, как называли и императоров-основателей династии. Его
портрет всегда висел перед алтарем школы, а перед табличкой с его именем
возжигались благовония. Наставник ныне существующего учителя школы звался
"шицзун" "наставник-первооснователь" или "наставник-дед".
Ученики одного учителя именовались "шисюн" и "шиди" "братья по учителю". В
школе почитались не только те, кто непосредственно преподавал ушу, но и те, кто
связан с семьей мастера, например его жена именовалась "шинян" или "шиму"
"матушка-наставница", младшая дочь учителя "шимэй", старшая дочь учителя
"шицзе". В женских школах ушу сами женщины-последователи называли себя "шимэй"
и "шицзе".
Таким образом, школа функционировала как семья, воспитывала детей-учеников,
устанавливала отношения с другими семьями, а распределение обязанностей в школе
ушу было таким же, как и в обычной семье.
Ближайшие ученики приглашались жить в доме учителя, правда не в самих покоях
мастера, а в других постройках. Большинство же просто приходило к нему, так как
все жили в одной деревне. Ученики выполняли обычно все обязанности по дому
носили дрова, убирали помещение, готовили пищу, содержали хозяйство. Широко
известно, что далеко не всякого брали в ученики. Менее известно, что даже того,
кого
мастер пускал к себе на двор, еще рано было называть учеником, этот человек мог
в течении некоторого времени лишь выполнять домашнюю работу, убирать двор,
чистить оружие. До тренировок он не допускался, никаких наставлений от мастера
не получал. Люди, поверхностно знакомые с внутренней традицией ушу, это явление
объясняют так: учитель хотел проверить преданность и искренность намерений
ученика. Действительная причина здесь заключена в ином. Истинное мастерство
наставника заключено как раз в том, что он лучше знает своего последователя,
чем тот себя самого. Дело в том, что неофит должен был почувствовать обстановку
школы, ее внутренний климат, особую психологическую ситуацию. У новичка была
полная возможность отказаться непосредственно от обучения, если он понимал, что
физически или духовно неспособен воспринять учение. Но сразу отказать человеку
полному энтузиазма, горячего рвения, уверенности в своих силах, настойчивости
значит нанести ему душевную травму.
Большинство учителей сразу чувствовало, кто останется, а кто покинет школу даже
не приступив к обучению, не случайно до сих пор традиционные наставники
"учеником" называют лишь того человека, который пробыл в школе не менее трех
лет. До этого срока его просто нечему обучать, так как ни его разум, ни его
психика не готовы к восприятию этого особого внутреннего мира ушу, который и
превращает боевую технику в духовное искусство. Иногда самой большой милостью
по отношению к человеку становился мягкий отказ от преподавания ему боевых
искусств. Не каждый способен выдержать груз этого знания.
Сохранились интересные воспоминания одного японца, который в начале 1940-х
годов присутствовал при ритуале приема в школу ушу. В центре сидел мастер, по
бокам от него стояли два ближайших ученика.
Посвящаемый вышел в центр, произнес традиционную формулу с просьбой о приеме в
ученики и сделал несколько поклонов. Внезапно мастер подал какой-то едва
уловимый знак, один из стоявших сбоку старших учеников резко взмахнул мечом, и..
. посвящаемый упал замертво. То же самое произошло и со вторым
неофитом, а вот третий человек, который произносил ту же заученную формулу,
делал те же самые поклоны, был принят. Наблюдатель-японец, профессиональный
солдат, был поражен жестокостью ритуала.
Речь идет не о правильности произнесения формулы или выполнения поклона, но об
искренности, о том, чтобы все исходило от сердца, от "Небесной воли". Между
учителем и учеником устанавливались прежде всего отношения глубочайшей
содоверительности. Но и в среде самых упорных, старательных учеников всегда
выделялась особая группа тех, которые были способны на самую полную
самореализацию ради ушу.
Таких людей в школе обычно было немного два--три, но чаще всего один. В ушу
таких людей называли "учениками внутренних покоев" (шинэй туди) или "учениками,
вхожими в покои" (жуши туди). Все же остальные, пускай весьма способные и
преданные, именовались "учениками внешних покоев" (шивай туди).
Зачастую "ученики внутренних покоев" жили вместе с учителем, вместе
странствовали, сопровождали его пвсюду куда бы он ни пошел. Им открывались все
секреты школы, и именно они должны были принять ее в полном объеме. По таким
ученикам и строилось генеалогическое древо школы в хрониках. Мастера как в
больших "дворах", так и в узких "вратах" практически никогда не проводили
тренировку сами. Считалось, что технические аспекты могут показать и старшие
ученики "старшие братья" (дагэ). Роль мастера нести ушу именно как Учение, а не
как набор техники, который может продемонстрировать и непросветленный человек.
И вместе с этим внешняя отрешенность от техники ушу отнюдь не означала
безразличия к качеству ее выполнения. Мастер был призван объяснить, что техника
ушу есть всего лишь дорога к мастерству, но отнюдь не само мастерство, не сама
суть ушу, постигаемая внутренне и внесловесно. Канон китайской традиции
диктовал свои условия: форма есть лишь символическое выражение внутренней сути
ушу, и этот технический аспект в классических боевых искусствах самостоятельной
роли не играет. И тем не менее он необходим, обойти его невозможно: лишь этот
набор форм, объяснений, ритуалов одним словом, всего того, что мы отнесем к
"внешнему", видимому аспекту, позволяет проникнуть через эту прозрачную и все
же труднопреодолимую ширму. Показательным моментом является также то, что в ушу
не существует степеней мастерства, подобно тому как существуют пояса, даны, кю
в каратэ. Есть лишь мастер и ученик. Перерождение ученика в мастера процесс,
несоизмеримый с показателями нашего, сущностного мира. Нельзя стать мастером на
треть или наполовину. При этом любой учитель остается лишь вечным учеником.
Никаких формальных потверждений истинности мастерства быть не может, ибо
достижение гунфу в конечном счете всегда есть обретение мистического опыта
школы. И тем не менее определенный документ все же иногда выдавался. Обычно он
представлял собой обычный лист бумаги с каллиграфической надписью тушью. В нем
говорилось, что такой-то такой-то действительно является учеником такого-то
мастера. И все, больше в нем ничего не говорилось. Документ не свидетельствовал
ни о "степени мастерства", ни о том, что предъявитель сего прошел курс обучения
по такому-то стилю, все это показалось бы нелепым любому последователю
традиционного ушу. Он свидетельствовал о большем о преемствовании "истинной
передачи". Мастер брал на себя немалую моральную ответственность,
"подписываясь" под всеми поступками ученика. Дурной поступок перечеркивал весь
смысл школы. Известны случаи, когда мастера полностью прекращали преподавание,
узнав, что их ученик убил кого-то на турнире или начал демонстрировать приемы
где-то за пределами школы.
И все же вероятность ошибки была крайне мала.  Система воспитания в школе
представляла собой особого рода естественный отбор, безжалостно отсекая на
различных этапах либо недостойных, либо нетерпеливых или неспособных.
Комплексы в ушу
Ключевым моментом тренировки во всякой школе ушу является изучение комплексов
формальных движений тао, или таолу. В каждом стиле существует свой канонический
набор таолу, благодаря которым через особую геометрию движений реализуются
внутренние принципы ушу. В комплексах изучаются не просто комбинации приемов,
как полагают многие, но определенные принципы (ли), лежащие в основе стиля, в
том числе и принципы энергетической работы, умения направить ци и внутреннее
усилие-цзин в ту или иную точку тела. Естественно, здесь не играют большой роли
количество движений, их амплитуда, скорость или резкость. Важно другое
насколько полно комплекс соответствует внутренним принципам стиля. "Истинный
мастер может проявить себя и на пятачке, где уляжется корова", говорят в ушу.
Комплексы в традиционных стилях ушу формировались веками, постепенно находя
идеальное равновесие между внешним выполнением движения и внутренней регуляцией
ци. Отсюда нетрудно понять, почему практически невозможно самому создать
"истинный" комплекс ушу, можно лишь просто механически сложить движения вместе,
превратив отработку таолу в простое физическое упражнение, а не в форму
активной медитации. Внешний вид комплексов мог существенно разниться. Например,
в шаолиньцюань существует правило "одной линии", когда боец во время выполнения
комплекса передвигается по прямой лишь с небольшими отклонениями в стороны. С
другой стороны, траектория передвижения в южных школах, подражающих стилям
животных, в стилях "Пьяный кулак", "Потерянный след" изобилует таким
количеством разворотов и изменений направления движений, что лишь на
запоминание таких комплексов могут уходить долгие месяцы. Тренировка в ушу
обычно начинается с овладения базовыми упражнениями цзибэньгун, которые могут
включать в себя простейшие махи ногами, растяжки, передвижения, несложные удары
и т.д. Все их принято сводить к "пяти методам" или "пяти способам" (уфа),
которые в сочетании и дают корректную реализацию внешней формы приемов. Это
работа руками (удары и блоки), работа ногами (удары, подставки), движения
корпусом, действия ногами при перемещениях, способы взгляда. Обычно наибольшее
внимание новички уделяют именно ударам и блокам, и мало кто знает, что истинный
знаток боевых искусств определяется по движениям корпуса и способу
взгляда. Считается, что именно эти две составляющие свидетельствуют о знании
энергетических основ ушу.
Скажем, движение корпусом это отнюдь не просто гибкость или подвижность тела,
но особое умение направить ток ци в нужную точку, что в определенной степени
похоже на йогические асаны. Существуют стили, где большая часть работы
приходится именно на движения корпусом скручивания, развороты, различные
вращения, наклоны, нырки, легкие подрагивания, откидывания корпуса назад.
Таковы, например,
стили "Пьяный кулак" (цзуйцюань), змеи (шэцюань), обезьяны (хоуцюань). Крайне
важна работа корпусом и в упражнениях с оружием, не случайно китайцы говорят,
что "меч держат рукой, вращают поясницей, а укол наносят всем телом". Способ
взгляда один из самых сложных элементов в искусстве ушу. Обычно он включает в
себя две составляющие направление и выражение. Например, взгляд может быть
направлен на ударную конечность, или в сторону удара. Он может быть спокойным,
грозным, гневным или даже растерянным, как, например, в стиле "Пьяный кулак". В
синъицюань важнейшим способом воздействия на противника является "отравленный
взгляд" (дуянь). Большим знатоком искусства "отравленного взгляда" был великий
Сунь Лутан, который одним лишь своим взглядом приковывал противника к месту.
Другой мастер синъицюань, Ли Лонэн, "отравленным взглядом" вызывал такую
нестерпимую боль у своих соперников, что они валились на землю от боли во всем
теле. В некоторых стилях могли основной упор в тренировках делать именно на
отработке особого типа взгляда, причем сами способы держались в строгом секрете.
 Например, в провинции Хунань в XVII веке на стыке синъицюань, шаолиньского
стиля пяти животных, стиля орла и стиля журавля родился стиль горного орла.
Основное внимание здесь уделялось "духу взгляда" "орлиный взгляд" должен был
заставить противника в страхе броситься бежать. Средоточием принципов ушу и
реализацией базовых навыков является прием (чжао) или форма (ши). По сути, это
и есть форма Дао в предельном своем выражении. Это квинтэссенция всей
тренировки ушу. Обратим внимание: простой отдельный удар приемом не является,
прием может состоять из пяти-шести движений и имеет вид завершеной композиции.
Действие такого приема простирается значительно дальше, чем защита или
нападение. Он имеет еще и "провоцирующее" значение, вызывая в сознании
различные образы и выводя сознание человека за рамки собственной персоны. Об
этом ярко говорят и названия самих приемов: "Смиренный монах поклоняется Будде",
 "Голодный тигр бросается на добычу", "Яростно бить в бронзовый колокол",
"Черный дракон выходит из воды", "Панда крабкается на дерево".
Прием, конечно же, не простая совокупность движений или слагаемых векторов силы.
 Это прежде всего самобытный психологический акт. В этом коренятся две на
первый взгляд противоположные стороны формы в ушу. Прежде всего, выполнение
формы в определенной степени механистично прием непосредственно связан с
определенным каноном, который в свою очередь зависит от традиции данной школы,
ее технического арсенала, привычек наставника. Однако существует и другая
сторона приема, которая не позволяет формализации дойти до предела. Она связана
с уникальностью каждого конкретного человека. Приемом всегда руководит воля
конкретного человека, зависящая от степени его внутренней свободы и,
следовательно возможности интуитивно варььировать требования канона. Боец, не
освоивший формального знания приемов, не сможет эффективно вести бой и остается
как бы "обнаженным" без усвоения канона. Но, с другой стороны, человек,
боготворящий канон и боящийся уйти от него, также обречен попасть в тупик. Он
становится рабом внешних уложений, которые он не способен творчески применить
на практике. Истинный поединок в ушу есть всегда процесс внутреннего творчества,
 рождающегося из освоения базовых принципов ушу. Эти принципы рождают в
человеке бойца, уводят его от механицизма в область свободных вариаций. Поэтому
"боевая машина" не лучшая оценка настоящего воина, так как автоматизм является
далеко не последней фазой в освоении базовой техники ушу. Прием доведен до
автоматизма, но этот автоматизм подкреплен возможностью интуитивно чувствовать
и непредвзято ощущать реальность, выбирать варианты ведения поединка, выражая
свой творческий импульс волю (И), одним словом, творить, освобождаясь от
стереотипа канона. Власть канона и его самоустранение не просто два этапа в
изучении ушу, эти две сущности присутствуют и в поединках и в комплексах,
именно это позволяет наиболее полным образом выразить себя.
Таолу это средоточие всех принципов стиля, живое воплощение духа древних
мастеров. В этом состоит абсолютная ценность традиционного таолу ученик ощущает,
 явственно осознает, что выполняет те же движения и обретает то же внутреннее
состояние, что и великие мастера школы. Таким образом, происходит
преемствование духа через преодоление внешних форм в таолу. Комплексы как бы
рассказывают ученику о традиции ушу, делая это в столь необычной, но
проникновенной форме.
С. Березнюк
http://lib.druzya.org/busido/.view-shao-ling.txt.html?pg=11